Многим покажется это невероятным, но в Украине до сих пор, даже через полгода после начала тяжелой войны, нет работающей военно-медицинской доктрины. «По-видимому, никому в голову просто не приходило, что она понадобится. Руки не доходили, — сетует президент Национальной академии медицинских наук Украины Андрей Сердюк. — В то время как в Советском Союзе военно-медицинская доктрина была принята еще в 1939 г. И во многом благодаря этому Берлин штурмовали на 90% бывшие раненые, вернувшиеся в строй».
Впрочем, под руководством Андрея Михайловича и при участии специалистов медицинских служб силовых ведомств такая доктрина все же была недавно написана — и сегодня она ожидает рассмотрения в СНБО.
То, что именно академия возглавила усилия по созданию свода законов, по которым осуществляется многоэтапное оказание медицинской помощи участникам боевых действий, во многом символично, если вспомнить историю. Ведь Академия медицинских наук СССР, преемником которой является НАМНУ, была создана в 1944 г. — и не в последнюю очередь для решения проблем лечения и реабилитации многочисленных участников ВОВ.
— Виталий Иванович, когда вы были вынуждены пойти на создание штаба как кризисного центра принятия решений?
— На самом деле мы наладили такую работу еще до начала боевых действий на востоке, когда пошел поток пострадавших во время майдана. У нас уже тогда было организовано круглосуточное дежурство по академии. Фактически наши диспетчеры тогда подменили «скорую»! Помню, только за одну ночь в институте нейрохирургии приняли около 60 пострадавших.
Люди тогда очень боялись попадать в городские больницы — оттуда силовики хватали всех с подозрительными травмами. А из академических учреждений ни одного пострадавшего мы милиции не отдали!
Тогда же научились создавать запасы шовного материала, медикаментов.
С началом АТО, буквально с первых дней мы собрали так называемый «академический миллион» — на нужды Вооруженных сил. Только один Национальный институт радиационной медицины за свои средства приобрел 20 комплектов защитного снаряжения, бронежилетов, касок и даже современный тепловизор.
Сегодня нами подписаны соглашения со всеми силовыми ведомствами, и наши специалисты (мы создали особую консультативную группу) ездят по госпиталям. Оказывают не только консультативную помощь — самые сложные случаи забираем в наши клиники.
— Как сегодня распределяются раненые между лечебными учреждениями?
— Раненых обычно делят по ведомственной принадлежности — СБУ берет в свои учреждения своих сотрудников, пограничники — своих…
— А кто же принимает добровольцев?
— Куда попадут. Чаще всего попадают в военные госпитали.
В целом система на сегодня организована следующим образом. Первая доврачебная помощь оказывается на месте, фактически на поле боя. Если раненые тяжелые — их отправляют в ближайшие районные больницы или в полевой подвижный госпиталь.
Основная же масса пострадавших сразу направляется в стационарные госпитали — в Харьков, Запорожье. Оттуда уже поток частично идет на Львов, Одессу, Киев.
В том числе и в наши академические институты. Например, наш одесский институт глазных болезней принял уже около 750 человек. Это не только раненые бойцы из зоны АТО, но и беженцы из Донецкой и Луганской областей, нуждающиеся в помощи.
А вообще все наши институты с начала донбасского кризиса более 12 тысяч пациентов из Донецкой и Луганской областей приняли.
— Многие раненые жалуются, что эвакуации им приходилось ждать чрезвычайно долго, в нечеловеческих условиях.
— Вот это самая главная проблема, это точно! Я как нейрохирург скажу: наших пациентов нужно немедленно доставлять санитарной авиацией в специализированные учреждения.
Но вы же видите, что происходит — все вертолеты, в том числе и санитарные, сбивают. Приходится пользоваться санитарными машинами. И это проблема из проблем!
Есть такое понятие, как «золотая минута», когда должна быть оказана помощь раненому прямо на поле боя — наложен жгут, остановлено кровотечение…
Затем в течение «золотого» часа должна быть оказана первая помощь уже медперсоналом.
А квалифицированная вторичная помощь по законам военного времени должна оказываться на протяжении шести часов. Этому есть объяснение — микробы в ране через шесть часов начинают интенсивно размножаться, и если пропустить этот срок, избежать тяжелого нагноения и воспаления почти невозможно.
У нас, к сожалению, такие сроки не всегда выдерживаются.
— Какие ранения доминируют в нынешнем вооруженном конфликте?
— Если раньше в войнах по статистике преобладали пулевые ранения, то теперь 56,7%— это осколочные повреждения. Раньше чаще страдали голова и грудная клетка, а сегодня, с развитием индивидуальных средств защиты, на первый план вышли повреждения конечностей — 57,1%. Это специфика нашей войны.
— Приходится ли сталкиваться с запущенными, тяжелыми случаями, вызванными недостаточным медицинским обеспечением бойцов, попавших в плен?
— Приходится. Меня крайности некоторых моментов поражают. Иногда и ополченцы, и российские солдаты просто добивают наших раненых — таких случаев много было под Иловайском. А иногда нашим бойцам оказывают квалифицированную помощь в российских госпиталях. Но есть и удивительные случаи. Я знаю человека, который попал в плен — и его российский офицер просто отпустил, заявив: «Вы должны понимать — мы воевать с Украиной не хотим».
— Анализируются ли причины смертности на поле боя? Есть ли оценка того, каких потерь можно было бы избежать, если бы медпомощь на всех этапах оказывалась вовремя и квалифицированно?
— Думаю, об этом в ближайшее время даже речь никто не будет вести — тема слишком больная. Но приблизительно могу вам сказать: 60—70% — это смертность от кровопотери.
— Здесь во весь неприглядный рост встает проблема подготовки — и медперсонала, и солдат, и населения — к оказанию неотложной доврачебной помощи. Я спросил своего участкового терапевта, готова ли она квалифицированно помочь пострадавшему при тяжелой травме в первые минуты — врач с большим стажем призналась, что у нее попросту нет необходимых навыков.
— Это очень большая задача! Я предложил в нашем национальном медицинском университете занятия для старших курсов начинать с первой медицинской помощи. Но и все население надо готовить! А уж с теми, кто отправляется в зону боевых действий, тренинги нужно проводить обязательно.
Сейчас снайперы целенаправленно стреляют по нижним конечностям, по верхней части бедра. Что это значит? То, что при повреждении бедренной артерии человек истекает кровью за 25 секунд!
— А Национальная академия поднимает вопрос о доступности таких образовательных курсов? В Киевском городском центре медицины катастроф, например, желающему пройти однодневный кратенький курс предлагают не только 300 грн. заплатить, но еще и привести с собой десяток сотоварищей — с одиночками там не возятся.
— Это жуть! Такие курсы должны проходить независимо от того, идет война или нет. Если американские полисмены не только первую помощь — роды принять могут, то наш милиционер, сами понимаете…
— Насколько существующей базы военной медицины хватает для обслуживания нынешнего потока раненых?
— Базы в основном хватает, и обеспечения хватает. Правда, ребятам-медикам приходится работать иногда круглосуточно…
Волонтерские организации очень помогают. Стоило кинуть клич — и мою клинику завалили и тест-системами, и перевязочными материалами… Это просто поражает — уникальные люди работают!
Начиная с госпитальных баз помощь оказывается на высшем уровне. А вот до госпитализации — это проблема.
Мы договорились о такой схеме работы: в госпитале штопают, зашивают, лечат гнойные раны. Но в результате остаются последствия — например, поврежденные нервы. И тогда мы таких пациентов забираем в академические институты.
— Справится ли наша медицина, если конфликт обострится и поток раненых увеличится?
— Резерв есть, и большой. Сейчас в основном работают военные госпитали. Гражданские больницы практически не задействованы, а это огромное количеств коек.
— Существует ли понимание того, что скоро в стране встанет острейшая проблема реабилитации раненых участников АТО?
— Это вы очень правильно подняли вопрос! И что важно — не только медицинской, но и длительной медико-психологической реабилитации. Это чрезвычайно тяжело, может быть, похлеще, чем чисто медицинская реабилитация.
Очень остро стоит вопрос адаптации. Даже если человеку без руки или ноги волонтеры собрали деньги и купили шикарный импортный протез — так пациента нужно еще научить им пользоваться!
Реабилитация у нас в Украине была — но где? В Крыму! Сакские два специализированных центра — центральный военный санаторий им. Пирогова и санаторий им. Бурденко забирали на себя львиную долю пациентов, нуждавшихся в такой помощи. В Донецке были мощности… Все это мы потеряли. И у нас сейчас основная масса раненых едет долечиваться в Ирпень…
— Насколько мешает странная ситуация, когда в стране до сих пор нет единого центра, координирующего усилия разных структур в сфере «военной медицины»?
— Об этом постоянно говорят, на всех заседаниях. Мы поднимаем вопрос о создании «единого пространства». Как это может работать? Наши терапевтические институты, например, могут заниматься долечиванием раненых— я выхожу с этим предложением в АП.
При этом нельзя сказать, что где-то в системе существует тормоз, мешающий принятию оперативных решений. Тормоза нет. Просто мы оказались не готовы к такому быстрому изменению обстановки.
И с моей точки зрения, давно стоит ввести военное положение. Нам нужно единое руководство! А то ведь сидим иногда и начинаем заново обсуждать вопросы, которые давно решили. Мы не имеем права тратить время, когда люди гибнут! Какая может быть бюрократия, если идет война?
Еженедельник 200
http://www.2000.ua/v-nomere/derzhava/ekspertiza/ranenaja-strana.htm
№37(713) 12 — 18 сентября 2014 г.
